Когда историка искусства просят перечислить имена крупнейших русских художников конца XIX—начала XX века, он называет среди них имя Константина Коровина. И это естественно, ибо К. Коровин был одним из самых талантливых, самых блестящих живописцев этого времени.

Как художник К. Коровин прожил большую и яркую жизнь. Он знал, что такое успех, что такое слава. Люди искусства — художники, музыканты, артисты — восторженно принимали и его картины, и его театральные декорации. Шаляпин называл его «Паганини живописи». Коллекционеры «охотились» за его работами, а ловкачи, пользуясь этим, стремились сбыть им «подлинных и подписных Коровиных» собственного производства. Даже    самые                неприязненные критики, отрицавшие его «новшества», признавали его редкостный талант живописца.

Но судьба К. Коровина сложилась так, что современный зритель, в особенности, новое поколение ничего о нём не знает. Поэтому думается, что прежде чем говорить о своеобразии живописи К. Коровина, нужно дать о нём хотя бы краткую биографическую справку.

Константин Алексеевич Коровин родился 5 декабря (н. с.) 1861 года в культурной семье. Его

отец получил образование в Московском университете, его мать любила искусство, рисовала, играла на арфе. В их доме бывали художники, звучала музыка. Затем семья разорилась, пришла нужда.

Четырнадцати лет (в 1876 году) Константин Коровин поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где уже учился его старший брат Сергей (1858—1908) — будущий автор картины «На миру».

Константин Коровин был принят вначале на архитектурное отделение, но вскоре перешёл на живописное и стал работать в пейзажной мастерской А. К. Саврасова, а с 1882 года в мастерской

B.Д. Поленова. В 1886 году К. Коровин вышел из Московского училища живописи со званием «неклассного художника».

Затем Коровин жил в Париже (1886—1887), после чего вернулся в Москву. В 1892 и 1894 годах он совершил путешествия на Север. В 1896 году устраивал и украшал живописью Северный отдел Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде, а в 1900 году на Международной выставке в Париже создал здание Русского кустарного отдела и написал для него громадные декоративные панно, за что был удостоен самых высоких наград.

С 1 июня 1899 года К. Коровин, уже имевший к этому времени значительный опыт театрально¬декорационной живописи по частной опере C.И. Мамонтова, был приглашен Министерством двора «в качестве театрального художника», а с 1 ноября 1910 года был назначен «главным декоратором и художником-консультантом императорских Московских театров».

В разные годы и в различных театрах К. Коровин сделал более пятидесяти постановок, в их числе в Московском Большом театре такие замечательные, как «Конёк-Горбунок» (1901), «Золотой петушок» (1909), «Хованщина» (1912) и многие другие.

С 1901 года Коровин преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где у него было немало учеников. Некоторые из них, сохранив восхищение талантом своего учителя, в будущем пошли своим путем в искусстве и стали видными советскими художниками.

В 1905 году К. Коровин получил звание академика живописи.

Коровин был участником многих художественных выставок. Вначале он показывал свои работы на Периодической выставке в Москве и на выставках Товарищества передвижников (1888— 1889), затем на выставках Московского товарищества художников, «Мира искусства» и «Союза русских художников». Его произведения появлялись и на международных выставках.

В 1922 году в Государственной Третьяковской галерее была организована ретроспективная выставка творчества К. Коровина, показавшая его станковые произведения, созданные за период с 1883 по 1920 год. Вскоре после этого К. Коровин уехал за границу и не вернулся на родину. С 1924 года он жил в Париже, где и умер 11 ноября 1939 года.

Нет сомнения, что когда будут изучены и опубликованы архивы Коровина, когда будут напечатаны воспоминания о нём, мы сможем вернее судить о последних пятнадцати годах, проведённых им в Париже. Но уже сейчас мы можем сказать, что они не были для него «золотым веком». Коровин писал до конца своих дней. Изредка ему удавалось выступить и в качестве театрального художника (например, постановка вместе с Шаляпиным «Бориса Годунова» в Гранд-Опера). К нему относились с уважением, ценили его заслуги. Но им не интересовались торговцы картинами и собиратели «новейшего» искусства, — для них он был «вышедшим из моды», художником поколения «отцов», или вернее даже — «дедов».

С тех пор, как Коровин уехал за рубеж, его слава стала постепенно меркнуть и на родине. Правда, его работы неизменно включались во все экспозиции Третьяковской галереи, которая сейчас обладает самым большим собранием его лучших станковых произведений.

Коровин, как уже было сказано, начал свой творческий путь в мастерской Саврасова. Другими его преподавателями были Перов, Прянишников, Сорокин, Поленов, Маковский. Что же получил он у своих знаменитых учителей? Впоследствии Константин Алексеевич вспоминал, что всё это были милейшие, славные люди, полные чистоты и радости словно дети, которые радовались и восхищались от всего сердца, когда ученикам удавалось написать что-то похожее на их собственные картины. Но им и в голову не приходило что у их учеников есть своя правда, своё видение окружающего мира.

Что же «своё» искал Коровин ещё будучи стенах Московского училища живописи? Думаетсяся, что главное было не ы том, что Коровинуже тогда стал писать картины прямо с натуры, стирая грань между картиной и этюдом, и не в новых приёмах изображения – к ним он пришёл не сразу, они изменялись. Главное было в отношении к самим задачам художника, в новом понимании цели творчества.

А цель Коровина с самого начала и до конца его творческого пути была неизменной - он смотрел на искусство как на источник радости. Он стремился поделиться с людьми радостным трепетом, порождённым природой, её созданиями, её дарами, передать красоту и прелесть зримого мира.

Коровин никогда не знал, что он будет воспевать завтра, ибо радость разлита повсюду, но он твёрдо знал,  что сегодня, как и вчера, он будет петь о жизни, о солнце, о радости.

Интересно, что когда Коровин был уже стариком, его спросили: «Какой день в своей жизни Вы считаете лучшим?» Он, не задумываясь, ответил: «Сегодня».  И это было не просто «красное словцо» В этом кратком ответе заключена, так сказать, целая жизненная и художественная «концепция», выражен взгляд Коровина на жизнь и творчество —                быть увлечённым, жить тем, что видишь и пишешь сегодня, сейчас.

Эта способность целиком отдаваться натуре рождала в Коровине особую зоркость, умение схватить неповторимое своеобразие, живописную суть в любом, выбранном им пейзаже.

С равным увлечением и любовью, верно и красиво умел он передать и короткую летнюю ночь на русском севере, когда на фоне серого неба и приглушённой зелени так ярко горят излюбленные им красные пятна крестьянских сарафанов («Северная идиллия», 1886); и скромную прелесть серебристо-серой зимы в деревне («Зимой» 1894); и бесшумные льдисто-зелёные всполохи («Гаммерфест. Северное сияние», 1895); и свет, и воздух парижского утра («Парижское кафе» 1890-е годы), и сверкающие как драгоценные камни многоцветные огни вечернего Парижа («Париж ночью. Итальянский бульвар.», 1908).

Так же влюблялся Коровин как живописец и в человека, которого писал. Это было нетрудно, когда перед ним было красивое женское лицо («Женский портрет»).

Работать было легко и радостно, когда перед ним сидел горячо и восторженно любимый им друг, такой большой и красивый, довольный собой, артистичный и элегантный в своей, казалось бы, такой непринужденной и небрежной позе («Портрет Ф. И. Шаляпина», 1911).

Но Коровин мог взять модель «некрасивую, даже уродливую» (как записал он сам на обороте своего раннего «Портрета хористки» 1883) и художественно оправдать свой выбор, показав зрителю как живописны были отношения красок бледного лица, голубой кофточки и светлой зелени сада.

Всюду, во всех высказываниях К. Коровина о живописи, мы видим слово «радость» и призыв — «радостней!»

Но как и чем стремился передать Коровин эту радость? Он писал об этом, рассказывая о своей работе театрального декоратора. Вначале Коровин говорит о том, с чем ему пришлось столкнуться в театре и чего он не мог принять: «На сцене хотели паноптикума натурализма, верней — подделки под правду. Я думал, что такая точка зрения не права, потому что она — вздор дешёвого вкуса и полного непонимания искусства. Нельзя искать актера-убийцу, чтобы играть Отелло. Реализм в живописи имеет в себе нескончаемые глубины, но пусть не думают, что протокол есть художественное произведение». И дальше он пишет о том, что ему хотелось дать на сцене: «Краски и формы в своих сочетаниях дают гармонию красоты... Краски могут быть праздником глаз, как музыка — праздник уха души. Глаза говорят вашей душе: радость, наслаждение... Краски — аккорды цветов, форм. Вот эту задачу я и поставил себе в декоративной живописи театра балета и оперы. Мне хотелось, чтобы глаз зрителя тоже эстетически наслаждался, как ухо музыкой. Неожиданностью форм, фонтаном цветов мне хотелось волновать глаза людей со сцены, и я видел, что я даю им радость...»

Итак, передать радость прежде всего специфическими, лишь живописцу принадлежащими средствами — красочными аккордами, цветовыми созвучиями и гармониями, словом, колоритом, как средством воспроизведения зримого мира и средством выражения душевных движений человека.

Характерно, что в приведенном высказывании Коровин прибегает к музыкальным определениям — «аккорды», «созвучия». Это сопоставление живописи и музыки мы не раз найдем у Коровина. Он утверждал: «И в музыке, и в живописи есть мелодия, гармония». И развивая дальше эту мысль писал, что к живописцу мы должны предъявлять те же требования, что и к музыканту, не прощая ему, если он «детонирует» в цвете, нарушает гармонию.

О самом Коровине, подобно тому, как мы говорим о музыканте, что он обладает «абсолютным слухом», мы можем сказать как об обладателе «абсолютного зрения», как о художнике, которому был дан исключительный дар — видеть и верно брать цвет, цветовые отношения и созвучия.

Этот дар ярко проявился у Коровина, когда он был ещё учеником. Говорят, что уже его сотоварищи по мастерской Саврасова учились у него живописному видению. Впоследствии многие художники вольно или невольно подпадали под влияние живописи Коровина. Даже Серов, друг и спутник Коровина в поездке на Севере, в свое время испытал на себе воздействие «гаммы» Коровина, живописное дарование которого он очень высоко ценил.

Коровин легко, без мучений «брал» цвет. Но он прекрасно понимал, что можно обладать «абсолютным глазом» и не быть художником. Он знал, что «фонтаны цветов» хороши в декоративной живописи, но недостаточны в картине.

«Пейзаж не имеет цены, — писал Коровин, — если он только красив, в нём должна быть история души. Он должен быть звуком, отвечающим сердечным чувствам. Это трудно выразить словом, это так похоже на музыку». И Коровин дал пейзажи, в которых есть этот «звук», находящий отклик в сердце, волнующий душу.

«Самая красота (и сила впечатления) зависит от правды в живописи», — писал Коровин. При этом необходимо, по его словам, «изловчаться к правде, — поменьше делать да побольше выражать». В этих последних словах Коровина заключён основной принцип его мастерства.

Сохранить непосредственность, свежесть восприятия, поведать о данном уголке природы лишь то, что видит твой глаз сейчас, в данную минуту, запечатлеть вечно изменяющуюся под воздействием света и воздуха зримую картину мира, — вот то, что, чем дальше, тем больше увлекало Коровина.

Он хотел передать натуру самыми скупыми и при этом чисто живописными средствами, а само творчество «должно быть как пение Мазини, — спел и готово...», что для Коровина, очевидно, означало: надо творить так же легко, свободно, естественно и красиво, как пел обожаемый им прославленный итальянский певец.

И Коровин достиг в лучших своих произведениях и свободы, и лёгкости, и красоты.

Увы, с годами увлечение «лёгкой» передачей «прекрасного мгновенья» приводило к тому, что облик мира в его картинах становился всё более зыбким, что в искусстве Коровина не находили места не только сложные драматические переживания или философские раздумья (к чему он никогда не стремился), но и глубокие, сильные чувства.

Был период, когда у Коровина особенно проявилось увлечение декоративным звучанием красочного пятна, а также поразить зрителя живописным эффектом. Возможно, здесь сказалась многолетняя многолетняя работа Коровина в театре. Но то, что было хорошо в театрально-декорационной живописи, становилось недостатком в живописи станковой. В поздних картинах художника порой размах становился размашистостью, смелость граничила с лихостью, а обобщённость и краткость переходили в приблизительность и недоговоренность.

Художник и сам сознавал свои уклоны и утраты. При этом он был далёк от «ниспровержения» искусства прошлого, он был убеждён, что «гении не только не стареют», но чем дальше развивается человечество, тем больше оно открывает в них красоты».