Из творческого опыта

После окончания Московского художественного института им. В, И. Сурикова шесть лет я жил на Дальнем Востоке, на Камчатке.

Годы работы здесь, встречи с самыми разнообразными людьми этой земли, то человеческое тепло и понимание, без которого трудно что-либо сделать, считаю для себя большой жизненной ценностью. Человек, его характер, вся его деятельность, поставленные в трудные условия тех мест, привлекали и привлекают меня. Могучая первозданная природа с её эпическими пейзажами, с шумом птичьих базаров, с плеском нерестового хода рыбы, лежбищами котиков, моржей, с бесчисленными стадами оленей — всё это я мысленно приравниваю к чудесам, сотворенным руками и сердцем человека.

В первых странствиях по любимой мною Камчатке наряду с натурными рисунками, этюдами я сделал несколько готовых листов — хотелось побыстрее реализовать увиденное в композиционном решении.

Вначале отнёсся к ним как к эскизам будущих работ. Но попытки в мастерской усовершенствовать листы привели лишь к их выхолащиванию, сделали их более рациональными. По-видимому, непосредственность, невольно присутствующая при работе на месте, была важнее, чем «очищение» листа от некоторых шероховатостей. Работать в поездках мне оказалось легче. Ведь композиция видится вначале в общих чертах, частности подсказывает реализация задуманного. И если что-то не дорисовал, не досмотрел, достаточно было взять альбом и снова пойти туда, где родился замысел.

С того времени я часто именно так и работаю, если длительность поездки это позволяет.

Сжатость времени подстёгивает в работе, тогда как дома, в мастерской, часто растекаешься «мыслью по древу», возникают варианты, которые не всегда лучше первого. Сам ритм походной жизни, когда всё подчинено работе и нет никаких забот, кроме рисования, создаёт нужный настрой.

Для меня очень важен выбор мотива. Увиденный в натуре или придуманный по впечатлению, он рождает пластически ясное и спаянное ядро композиции, которое и определяет содержание будущего листа. В случае удачи, что бывает отнюдь не часто, натура подсказывает композицию, которая охватывается глазом сразу, как иероглиф, знак. Существенно, когда в основе композиции заложено общее графическое решение, которое определит тональную структуру листа.

Рустам Исмаилович Яушев «Бакланы на рифах»

О тоне говорю потому, что в последние годы больше рисую чёрным и белым. Иной раз решение вытекает из зарисовок, сделанных на натуре, но это в значительной степени зависит от того, как увиденное легло на бумагу, насколько выразительным получился рисунок. В конечном итоге набирается много листовых, полулистовых рисунков и беглых альбомных зарисовок, которые иногда точно передают мимолётность движения и даже портретные характеристики, хотя порой рука с карандашом плохо двигалась на морозе. Подчас без этого калейдоскопа набросков невозможно что- то сделать.

Рисую я в основном гуашью, и поэтому кладка краски, мера её пастозности или свечения бумаги из-под тонко прописанного играет существенную роль. Меня устраивает гуашь как материал, предполагающий локальные, обобщённые решения. С течением времени я приспособился к многократным, переписываниям отдельных частей листа, но всё же беречь поверхность приходится чрезвычайно внимательно из-за свойств этого материала. Многократность переписок возникает из желания упростить работу и привести к стилевому единству.

Особые сложности испытываешь, рисуя человека, Человеческое лицо, пластика, конструкция его фигуры бесконечно индивидуальны и выразительны. И потому в процессе работы над окончательным вариантом листа стараюсь за обобщённостью трактовки образа человека не потерять неповторимость характеристики.

Людей я люблю рисовать и стремлюсь, чтобы рисунок воспроизводил их с максимальным сходством. Изображать человека интересно и ответственно, и если даже в композиции масштаб людей относительно листа невелик, я стараюсь нарисовать их конкретно.

Рустам Исмаилович Яушев «Вечер в бригаде» из серии «Камчатка» бумага, гуашь. 1976 г.

Длительная работа над листом подсказывает, без каких частностей он может существовать, и только тогда я их убираю. В итоге оставляю самые существенные признаки предметного мира, не мешающие условности языка. Меру перспективной глубины, иллюзорности пространства стараюсь привести к равновесию с общим стилевым решением.

Весь этот ход работы, о котором я попытался рассказать, на деле отнюдь не строен: ведь многое подсказывается чувством, интуицией, теми неуправляемыми логикой эмоциями, которые не раскладываются на составные части.

Подобные проблемы обычно возникают уже в мастерской. Иной раз я пытаюсь решить их и при работе на натуре. Это требует полной мобилизации всех художнических и физических сия, но желание высказаться заставляет трансформировать увиденное сразу, не откладывая на какой-либо срок.

В работах начала шестидесятых годов я пытался разобраться в том потоке информации о нашей и зарубежной художественной жизни, который меня поразил на выставках и в музеях Москвы. Поэтому в листах того времени, может быть, меньше момента личностного, достаточной прочувствованности того, что нарисовано. Но, пожалуй, именно на этом этапе я всерьёз столкнулся с проблемой отношения искусства и жизни.

Это видно и по моим работам тех лет, которые в достаточной мере были ориентированы на поразившие меня образцы.

Образцы были разные, и потому мои листы тоже различные по стилю и задачам. В иных — явный прицел на классику, в других — деформация рисунка, использование наклеек, различных фактур навеяны искусством нового времени. Я увидел, что условность произведений ряда современных художников каким-то неведомым образом передаёт полноту ощущений, а сами изобразительные средства при всей условности всё же несут в себе те же законы композиции, пластической и цветовой гармонии, которые выработаны талантом многих предшественников.

Рустам Исмаилович Яушев Из серии «Камчатские пейзажи» «Шум моря» офорт 55х70 см

Как мне теперь представляется, практическое использование и прямое заимствование языка различных изобразительных систем на раннем этапе творчества помогли мне, кроме всего прочего, избавиться от излишней натурности рисования, подтолкнули к поиску своего языка. И с тех пор задача переложения увиденного на свой строй художественного мышления становится моим главным делом.

За последние годы я побывал в различных местах страны. Равнинная, плоская Западная Сибирь без привычного «картинного» пейзажа, ритмы строящейся нефтяной индустрии, своеобразная красота природы Бурятии, волжские просторы — все это в значительной мере помогла почувствовать и понять работа на Камчатке.

Возвращаясь мысленно к творчеству мастеров, у которых учишься в течение жизни, поражаешься остроте реакции на окружающее. И меня всё больше беспокоит в последнее время то «выключение» активного художнического мышления, которое я испытываю, возвращаясь из очередной поездки. Видимо, это результат привычки рисовать заведомо интересное и неиспользованное многократно другими художниками. Поэтому, наверное, в мастерской я испытываю нередко желание преодолеть инерцию хода работы, где иной раз что-то движется само по себе, и сделать что-то другое. Однако я не очень верю взрывоподобным изменениям творческого почерка. Индивидуальное вырабатывается всё же годами многолетнего углублённого труда на натуре.

Работаю я в свободных техниках, и вопрос обращения к: офорту, гравюре и т. д. представляет для меня определённые трудности.

Обычный путь графика — это капитальное освоение смолоду, как правило, со студенческой скамьи, одной из техник и многолетняя работа в излюбленном материале. Реже художник меняет материал и уж совсем редко универсально работает во многих.

Рустам Исмаилович Яушев Из серии «Камчатские пейзажи» «К острову Медному» офорт

С первых лет занятий графикой работа в материале меня стесняла и тем, что от замысла до воплощения проходит много времени, и той спецификой мышления, которая показалась мне чуждой.

В то же время я люблю большое искусство мастера ксилографии В. Фаворского со всем его чудесным арсеналом средств, лёгкость и артистичность произведений Е. Кибрика, где прелесть литографии неотрывна от пантеистической Ласочки, от героических тем и образов его творчества, люблю и таинственную драгоценную глубину офортов И. Нивинского, сочетающих классику с современностью. Трудно представить все эти произведения вне материала, средства которого каждый из мастеров так органично использовал в своём творчестве.

Длительное время я совсем не обращался к эстампу и лишь недавно начал заниматься офортом. Сделал несколько офортных серий и почувствовал, что работа в материале даёт много полезного в смысле дисциплины, воспитывает культуру графического мышления. Хочется продолжить работу в этой области.

Почти всем художникам рано или поздно приходится сталкиваться с темами, необычными для их творчества. Такой необычной для меня темой оказалась военная.

Я всегда изображал природу и людей, чей внешний и внутренний облик несёт отпечаток странствий по безбрежным просторам Дальнего Востока. Часто и подолгу жил я зимой в избушках охотников-промысловиков, в палатках оленеводов, на вельботе ездил с уэленскими косторезами на охоту за моржами, рисовал зверобоев на Командорах.

Когда мне впервые предложили сделать серию для одной из юбилейных военных выставок, я был полон сомнений. Однако, проработав в воинских частях, убедился, что и здесь много интересного. Красивая, современная техника, быстрые, ловкие движения матросов, военный корабль, фантастичный и в море, и у чётких линий пирса, сам типаж современного молодого воина, определенная эстетика, распространяющаяся на всё, начиная от того, как повешены шинели в раздевалке и кончая стилем планировки и архитектуры военного городка, — всё увлекло.

Рустам Исмаилович Яушев «Ветреный день» из серии «На страже мирного труда» 1978 г.

Я бы сказал, что и пейзаж в контексте военной темы несёт в себе другие свойства. Теперь я часто бываю у пограничников, уже без связи с предстоящими выставками, с удовольствием рисую знакомую мне армейскую жизнь и вижу тот интерес, который проявляет к этой теме зритель.

Довольно сложной для меня оказалась подготовка к выставке 1978 года «Художники России — рыбакам». Вроде бы и рисовал я рыбаков до этого, сделал цикл работ в офорте о камчатских рыбаках. На сей же раз нужно было каждый лист серии делать на заданную тему. После многолетней привычки рисовать только то, что выбираешь сам (а темы работ складывались по ходу дела, достаточно свободно), сюжетная заданность поначалу стесняла. Однако, попав в современные светлые цехи рыбозавода, я увидел, что последовательность работы людей, их образы, специфичность движений помогают найти решение. Причудливый силуэт массы перекинутых через блок сетей, напоминающий своими очертаниями конус вулкана, блеск влажной, в светлом жемчуге капель прорезиненной одежды женщин, работающих в коптильном цехе, — всё это было нужным дополнением для будущих композиций. Оказалось, что трудности работы над новой темой вполне преодолимы.

Рустам Исмаилович Яушев «Шьют сети» из серии «У рыбаков Камчатки» 1978 г.

Долго я не рисковал браться за «не свои» темы, считая, что должен заниматься чем-то одним. Сейчас мне кажется, что это было не совсем верно. Художники во все времена делали то, что им предлагалось, и сейчас в ряде случаев мы уже не знаем, что для автора было главным, своим, а что ему казалось второстепенным.

Во многих произведениях, вошедших в историю советского искусства и созданных в разное время к тематическим выставкам «10 лет РККА», «Индустрия социализма», «Спорт в СССР» и т. д., ощущаются пульс времени, дыхание эпохи. К сожалению, в последние годы мы, художники, теряем универсализм, присущий людям искусства двадцатых—тридцатых годов, творческий диапазон которых был чрезвычайно широк — от круглой скульптуры, росписей, живописи до журнальных рисунков.

И это было явлением не единичным. Быть может, потому так монументально смотрится графика А. Дейнеки, а гравюры В. Фаворского выдерживают многократное увеличение.

Сейчас же, особенно в крупных городах, специализация художника всё более суживается, оформляясь даже организационно. Так внутри секции графики существуют свои «республики» книжников, плакатистов, станковистов, а у станковой графики в свою очередь — эстампа и уникальной, ручной графики.

Я, подобно многим моим сверстникам, работаю в основном в станковой графике, которая сложилась как явление в последние несколько десятилетий.

Мне думается, что эволюция языка станковой графики в сторону усложнения объясняется во многом тем, что она становится все более самостоятельной, обосабливается от других видов графики. Нынешняя функция станковой графики как бы вынуждает её нести свойства, характерные прежде для картины. Отсюда невиданно крупный «выставочный» размер листов и всё увеличивающаяся многодельность как отражение желания художника удержать зрителя для более длительного рассматривания произведения.

Технически некоторые листы столь сложно выполнены, что даже профессионал не всегда разгадает, как это сделано.

В ряде случаев мне нравятся коллажные работы с введением в изображение текста, с использованием фотографий, либо состоящие из ряда композиций, объединённых монтажно в один лист. С помощью подобных приёмов художники стремятся, как мне кажется, вернуть станковой графике то, что хотя бы чисто зрительно связывает её с полиграфией.

Прежде, уезжая рисовать, я целиком полагался и зависел от того, что увижу. Теперь я стараюсь мысленно представить себе стилистику будущего цикла, масштаб людей в листе и даже в какой-то степени предугадываю будущие сюжеты. Это как бы защитная реакция на многолетнюю «открытость» жизненным впечатлениям, нежелание становиться на позицию одного лишь фиксирования увиденного. Иногда я импровизирую по поводу увиденного, так как это даёт больше возможностей выразить своё отношение, иной раз совмещаю в одном листе увиденное в разных поездках.

Рустам Исмаилович Яушев «Палатка оленеводов» 1973 г.

Специфика работы в многолистовых сериях вынуждает собирать большой по объёму материал. Чтобы серия была разнообразной и отражала тему достаточно полно, приходится много раз переезжать в поисках того, что нужно для осуществления замысла. На БАМе, например, я собирал материал вначале в районе Северобайкальска и Улькана, затем в Якутии, от Нерюнгри до Золотинки и Тынды.

Общее усложнение языка графики, видимо, коснулось и моей работы, во всяком случае её пластической стороны, но от этого она становится менее мобильной: часто из длительной поездки возвращаешься с очень небольшим количеством листов.

Встречающаяся в моих работах сюжетность меньше всего задумывается мною как нечто литературное и не играет определяющей роли. Стараюсь строить работы так, чтобы с первого взгляда, издали можно было их понять. Пластическая сторона дела — одна из главных моих забот. Стараюсь избегать в рисовании того, что не увидел и не прочувствовал сам, а также использования атрибутов повышенной эмоциональности. Избегаю подчёркивать экзотичность, этнографические подробности, ибо места, где я бываю, богаты тем и другим.

За время поездок скопилось много рисунков, этюдов, казалось бы, пригодных для работы на долгие годы. На деле же оказывается, что собрать универсальный материал для многолетнего употребления невозможно. То рисуешь и обращаешь внимание на одно, а затем волнует совсем другое, ставишь новые задачи и по-иному смотришь даже на хорошо знакомые места. Поэтому пользоваться материалом прежних лет чаще приходится в случаях, когда нужна какая- то достоверная деталь, пожалуй, не больше. Реставрировать же свежесть первоначального ощущения для новой работы по прежде сделанному мне не удается.

В последний год я рисовал строителей БАМа. Рисовал с удовольствием и радовался, если удавалось передать портретное сходство. Когда выпал снег, новая красота появилась вокруг — костры, которыми окружает себя работающий на морозе человек, взрытая чёрная, мёрзлая земля на белом снегу. Закопчённые бочки с разогревающимся гудроном, парящем на морозе, костёр под ковшом экскаватора, разведённый, чтобы обколоть намёрзшую породу, — всё это я ввёл в серию. Думаю, подобные детали трудно было бы придумать самому. Невозможно извлечь их и из зарисовок, сделанных ранее. Для того чтобы на подъёме выполнить новые листы, нужны свежие впечатления, новые задачи.

Рустам Исмаилович Яушев «После пурги» из серии «Октябрь на БАМе» 1978 г.

В поездках я часто встречаю своих коллег. В самых дальних местах, как бы ни были они труднодоступны, всё-таки порой увидишь загорелого до черноты человека с этюдником. Стало нормой появление на выставках произведений, рассказывающих о людях, работающих на краю света.

В бытность мою на Камчатке приехал туда в полугодовую поездку один уже немолодой живописец. Ему не повезло: заболел, вырезали аппендикс. Однако, едва отлежавшись, художник сел на пароход и продолжил путь на Север. Случай, конечно, исключительный, но то, что художник не вернулся с половины пути домой, хотя моральное право на это было, сумел настроить себя и результативно работать, служит для меня образцом выдержки и мужества.

Я знаю множество примеров, когда, проявляя бездну терпения, художники тратят много сил и времени, чтобы добраться до нужных для них мест. Поскольку я тоже немало езжу и хорошо представляю трудности, связанные с переездами и работой, я внимательно и с уважением смотрю на произведения, где есть «дыхание больших пространств», и задаюсь вопросом: что же заставляет их авторов так далеко и надолго уезжать, расставаться с близкими людьми, откладывать другие дела? Мне думается, ими движет не только художническая активность, не только первооткрывательская тяга к романтике, но и чувство гражданственности, стремление увидеть самому необъятные края нашей земли и соприкоснуться с жизнью людей, её осваивающих.

Р.УСТАМ ЯУШЕВ

Журнал «Художник №10, 1979 г.