Только революция могла породить подобных людей... Только она могла до самых корней встряхнуть и перевернуть рабочее нутро, изменить весь облик трудового человека, привить ему государственный подход к делу.

Серго Орджоникидзе.

Алексея Стаханова привела в забой извечная крестьянская мечта — заработать денег и купить коня в яблоках. «Если бы Стаханов не сказал мне про коня в яблоках, не писал бы я этого очерка»,— заметил Михаил Кольцов, чей очерк «Алексей Стаханов» потеснил в «Правде» 15 ноября 1935 года материалы стенографического отчёта о Всесоюзном совещании стахановцев.

102 тонны угля, 14 норм, выданные на-гора забойщиком Стахановым в шахте «Центральная Ирмино» в ночь с 30 на 31 августа 1935 года, упали, как в топку, в огонь трудового энтузиазма. Рекорды рабочих разных профессий подобно звездам зажглись над страной. Талант в рабочем творчестве проявили люди, унаследовавшие от дедов и прадедов вековой трудовой навык, люди, призванные историей этот свой талант осознать.

Новые награды стали получать рабочие. Обувщик Николай Сметанин, артистически точно умевший отмерить каждое свое экономное движение, как настоящий артист, принес домой после рекорда цветы. В вазу они не влезли, поставили в ведро. И мать рабочего парня втолкнула в комнату соседку: «Смотри, сын цветы принес!»

Алексей Стаханов показал корреспонденту почту за первые два месяца: письма за октябрь лежали в большой брезентовой сумке и старой глубокой шапке. Сентябрьские целиком заполнили сплетённую из лозы кошёлку. Промакадемия и личные библиотеки были ещё впереди. Сегодня ставили цветы в ведро, письма складывали в старую шапку и бережно хранили только что прочитанную свою первую книгу.

Легендарный шахтёр Алексей Стаханов

Качественный скачок произошёл в стране. Над решением феномена стахановцев думали члены правительства и директора заводов, писатели и артисты. Социальный оптимизм трудового народа обрёл новые формы. Дети тех, кто в семнадцатом, по-братски деля смертельную опасность, нежно именовали друг друга «братишечкой», и сегодня, на восемнадцатом году революции, как и прежде, по-братски тянулись друг к другу.

По окончании Всесоюзного совещания стахановцев произошел знаменательный эпизод. Отзвучали речи и руководителей партии, и рабочих, которые ещё вчера стеснялись открыть рот в присутствии своих товарищей по бригаде, а сегодня смело и зажигательно говорили с государственной, мировой трибуны. Три тысячи человек спели «Интернационал».

Орджоникидзе объявил совещание закрытым. Но никто не расходится — ни зал, ни президиум. Не хотят расставаться. Тогда вышел на авансцену А. А. Жданов и запел марш из «Весёлых ребят». Все подхватили песню. К. Е. Ворошилов начал дирижировать. И под озорной, весёлый марш люди стали, наконец, покидать зал, неся песню на Красную площадь, на улицы Москвы.

Размышляя о сущности движения стахановцев, Илья Эренбург писал в письме ткачихам Марии и Дусе Виноградовым: «Когда вы мне рассказывали о станках, о танцах, о жизни, я думал: люди давно поняли, как был счастлив Ньютон, найдя закон тяготения, или как веселился Колумб, увидев туманные берега новой земли. Люди давно поняли, какую радость пережили Шекспир, Рембрандт, Пушкин, открывая сцепления человеческих страстей, цвет, звук и новую значимость обыденного слова. Но люди почему-то всегда думали, что есть труд высокий и низкий. Они думали, что вдохновение способно водить кистью, но не киркой. Я не люблю бахвальства. В нашей стране еще много косного и тёмного. Но есть в ней то, чего не может быть в другом мире, то, что прежде только мерещилось поэтам и прекрасным чудакам: пала глубокая стена между художником и ткачихой, труд перестал быть библейским проклятьем, музы не брезгают и шумными цехами фабрик, а в духоте шахт люди добывают не только тонны угля, но и высокое удовлетворение мастера.

Вас принимали у архитекторов, художники и писатели вас приветствовали как товарищей. Мы любим вас не потому, что вы знамениты и знатны, но потому, что у нас с вами одни муки и одни радости. Назовем их прямо — это муки радости творчества».

С ночи подвига Стаханова, с той ночи, в которую он «прошёл кандидатский стаж» и был сразу же принят в партию, — с этой ночи прошло немногим более полутора лет, а Европа и весь мир были снова взволнованы советским чудом: на Международной выставке в Париже советский павильон увенчала гигантская статуя — и пластические образы советских рабочего и колхозницы как величественные символы нового мира, мира освобождённого труда облетели всю планету.

Искусствоведы позднее утверждали: «Пожалуй, после Карла Брюллова ни один русский художник не привлекал к себе столь значительное внимание. Группа ещё украшала павильон на набережной Сены, а уже все газеты печатали её фотографии, статьи о скульпторе-женщине, о её произведении и творческой биографии».

Советский павильон на Международной выставке в Париже в 1937 году

Имя Веры Мухиной писали буквами всех алфавитов мира, как двадцать лет спустя писали слово «спутник». Миллионами появились репродукции «Рабочего и колхозницы» на открытках, плакатах, косынках, сумках, значках.

Республиканская Испания, которая вела первые в истории человечества кровавые бои с фашизмом, напечатала марку с изображением скульптуры и появился обычай — испанские коммунисты клали эту марку в партбилет как талисман, как крошечный символ Советской России и с нею шли в бой.

Произведение советского скульптора глубоко взволновало и деятелей искусства. «Ваша скульптура, - писал Вере Мухиной знаменитый Франс Мазерель, — ударила нас, французских художников, как обухом по голове. Мы иногда целыми вечерами говорим о ней». Как всё было необычно для мира в новом, советском рабочем, так всё было необычно и в этой статуе.

На вопрос французов, кто и каким образом исполнял эту стальную группу, один из наших рабочих, поняв вопрос, заданный на чужом языке, удивленно переспросил: «Кто? Да мы, Советский Союз!..»

Действительно, скульптуру делал «Советский Союз». «Статуестроением» руководил инженер П. Львов. Под открытым небом, при жестоких морозах, в метели, рабочие ковали и сваривали обжигающую руки сталь, протискиваясь, как в раковины, в сложнейшие формы. Фейерверки искр высвечивали то огромные башмаки, то стоящие на земле гигантские женские волосы, где прятались курильщики, и из причудливых металлических форм шёл дым. Работали творчески, не жалея сил, пламенно, по-стахановски. Работали, падая от усталости с ног.

Скульпторы (В. Мухина с 3. Ивановой и Н. Зеленской) работали тут же. «Хорош сынок», — сказала пожилая уборщица, увидев стоящую на земле гигантскую голову рабочего.

Вера Игнатьевна Мухина

Высокую награду за своё произведение В. Мухина не хотела получать, прежде чем не дадут награды участвовавшим в «статуестроении» рабочим: это с помощью их героического, стахановского труда, в огне сварок, в заварухе метели, вырванная из небытия творчеством скульпторов, инженеров и рабочих, статуя родилась.

И из Парижа на весь мир прозвучали слова «совести Европы» — Ромена Роллана: «На берегах Сены два молодых советских гиганта в неукротимом порыве возносят серп и молот, и мы слышим, как из их груди льётся героический гимн, который зовет народы к свободе, к единству и приведёт их к победе».

Статуя стояла в Париже — в том Париже, где 2 декабря 1935 года состоялся двухтысячный митинг, посвящённый стахановцам. О своих впечатлениях от поездки в СССР рассказывали рабочие и крестьяне, спортсмены и инженеры. А Ромен Роллан писал так: «Это, очевидно, колоссальное пробуждение человеческого сознания в области труда. Оно возможно только в настоящем социалистическом обществе, где рабочий чувствует себя хозяином [...] Это чувство достоинства и гордости действительно захватывающе!»

«Впечатление, произведённое этой работой в Париже, дало мне всё, что может пожелать художник», — написала в «Правде» В. Мухина.

А советскому обществу эта статуя дала всё, что оно, общество социализма, могло требовать от изобразительного искусства: яркую индивидуальность стиля мастера, высокое профессиональное мастерство и то максимальное общественное звучание, которое способно обрести подлинно высокое искусство. Эта статуя стала праздником — праздником искусства социалистического реализма и одновременно праздником нового, социалистического образа жизни.

Но и о буднях нашего искусства того времени можно также сказать, что они были прекрасны. Недаром первый советский художник, получивший звание народного, писал: «Товарищ рабочий, трудящийся! Ты дал мне всё. Связав свой свободный труд с твоим героическим трудом, я получил силу от тебя, и всё, что я получаю, есть твоё!»

Именно ему, Касаткину, было выдано Президиумом ВЦСПС беспрецедентное удостоверение: «Дано сие тов. Касаткину Николаю Алексеевичу в том, что ему как художнику разрешается посещение фабрик, заводов, всевозможных предприятий, а равно и жилых помещений рабочих как в городе Москве и её окрестностях, так и по всей республике, с целью осмотра и зарисовки быта и жизни рабочих.

Фабрично-заводским комитетам, управляющим, заведующим и директорам фабрик, заводов и предприятий предлагается оказывать тов. Касаткину всяческое содействие».

Николай Алексеевич Касаткин (13 (25) декабря 1859 - 17 декабря 1930 ), первый Народный художник Республики (1923 г.)

Советские художники достаточно быстро сумели понять нового человека и воссоздать его образ. Искусство выстрадало метод социалистического реализма, которому в эти годы страстно искали определение. Его называли крылатым. Его называли героическим. И только когда первые страсти перекипели, было найдено название исторически точное — реализм социалистический.

Очень чётко новое подмечали иностранцы. Наша выставка 1939 года в Кёльне удивила публику и искусствоведов: «Нас поражает оптимистический, жизнеутверждающий тонус вашей выставки. Вам, наверное, пришлось много поработать, чтобы подобрать столько оптимизма».

Да, исторический оптимизм восходящего класса стал воздухом Страны Советов. Оптимизм и — жажда знаний.

 «Сколько человек обучается у вас технике?» — спросил итальянский профессор у начальника работ Днепростроя. — «Десять тысяч». — «А кто же тогда работает?» — «Те, кто учится».

Это был феномен Советской России — учение между боями, боями военными и трудовыми. Многие стахановцы пошли учиться — в специально организованную Промакадемию. И тут все увидели, как погрустнел и похудел Алексей Стаханов: книжка ему спервоначалу тяжелее отбойного молотка показалась.

Стройки завораживали страну. «Плотина, плотина, плотина, тебя бы нам лишь дождаться: одна уже ты оплатила расходы войны гражданской!» — восклицал поэт Николай Асеев.

А художник Исаак Бродский не мог на красоту Днепрогэса наглядеться. Он писал его днём и ночью. И здесь, ещё до стахановцев, он создал полотно «Ударник Днепростроя», изобразив одного из передовых рабочих — человека, упорного, самоотверженного физического труда.

Но стахановское движение выдвинуло на передний план не только ярких людей разных судеб, разных характеров, разного своеобразия рабочего таланта, но прежде всего людей, мыслящих по-новому, сумевших добиться рекордных, невиданных достижений в труде не только за счёт героических усилий, но прежде всего за счёт новой организации работы.

Сарра Лебедева, которая летала вместе с Чкаловым, чтобы видеть лётчика в работе, не может пройти, конечно, мимо Алексея Стаханова — она лепит его портрет. К. Финогенов пишет забойщика Никиту Изотова, инструктирующего шахтёров. А Николай Томский лепит фигуру кузнеца Александра Бусыгина.

Финогенов Константин Иванович «Никита Изотов инструктирует шахтёров» 1935 г.

Свою первую книжку — сказки Пушкина — прочитал Александр Бусыгин совсем недавно, и в этом эпизоде его жизни, как солнце в капле, отразилась история страны.

Деревенский кузнец, он пришёл работать в город, стал плотником, строил первый автомобильный завод, видел американских инженеров, работающих на стройке, потом сам пошёл на завод, стал кузнецом, да не просто кузнецом, а кузнецом-артистом. Бусыгин был сначала в трудных местах на подхвате, а потом, овладев всеми операциями, поставил сказочный рекорд...

И вот лепит кузнеца Бусыгина скульптор — тоже сын кузнеца, чья тяга к красоте выражалась в том, что ковал он в свободные минуты цветы из железа.

Самое главное в работе Томского — гармония пластических форм и удивительная социальная открытость человека, которую так прекрасно запечатлел он в своей знаменитой статуе С. М. Кирова.

Именно эта социальная открытость равняла в СССР всех людей, именно эту связь так сильно почувствовали участники Всесоюзного совещания стахановцев. Это социальное чувство, эта открытость формировались не только у советских рабочих — они стали определяющим признаком и советских мастеров культуры. «Революция, перемена строя... захватили и жизнь художников. Я всегда жил одиноко, но сейчас вижу необходимость выйти из своей скорлупы», — эти слова ещё в 1917 году написал художник Н. Дубов.

Аркадий Пластов «Колхозный праздник» (1938 г.)

Два десятилетия советской власти выковали нового рабочего и нового художника, обретших единые критерии эстетических и этических ценностей, одни и те же, как сказал И. Эренбург, муки радости творчества. И если в совсем, казалось бы, недавнем прошлом мужики, с которых лепил свои модели для денежных знаков республики И. Шадр, то испуганно отказывались позировать, то нахально требовали за это освобождения от продналога (и смех, и горе), то теперь уже на равных принимали стахановцев художники и писатели.

Своеобразный итог новому этапу строительства социализма и новому этапу развития социалистического реализма подвела выставка 1939 года «Индустрия социализма». Подготовка к ней стала для художников особой школой — школой жизни: «Они объехали все уголки Советского Союза — от полярных зимовок и до южных границ, поднимались на самолетах над городами и колхозами, чтобы увидеть, как изменился пейзаж страны. Они опускались на морское дно, чтобы наблюдать за работой эпроновцев. Они подолгу жили в рабочих общежитиях и колхозах, стремясь поближе познакомиться с героями своих будущих произведений...»

Сергей Герасимов «Праздник в колхозе»

Рабочий, который к этому времени в труде стал рационализатором и изобретателем, в общественной жизни становится ценителем искусства. Он давал социальный заказ: «Мы ждём от вас больших полотен! Мы хотим, чтобы они не были только простыми фотографиями. Мы хотим, чтобы в них была вложена страсть. Мы хотим, чтобы они волновали нас и детей наших. Мы хотим, чтобы они вселяли в нас радость борьбы и жажду новых побед. Мы хотим, чтобы они открыли новое лицо нашей страны, преображённое тяжёлой индустрией», — так писали художникам сталинградские рабочие.

Пётр Котов «Красное Сормово» (1937 г.)

И этот социальный заказ был выполнен. С волнением ходили люди по залам выставки в далёком, довоенном 1939 году. С волнением листаем мы сегодня пожелтевшие страницы путеводителя по выставке «Индустрия социализма». С волнением почти полвека мы репродуцируем, пропагандируем, изучаем картины, показанные на этой выставке, — «Новую Москву» Ю. Пименова, «Всё выше» С. Рянгиной, «Праздник в колхозе» С. Герасимова, «Колхозный праздник» А. Пластова, «На старом уральском заводе» Б. Иогансона, «Красное Сормово» П. Котова. С волнением читаем в путеводителе названия залов: «Новое лицо страны», «Новостройки двух пятилеток». Один зал назывался даже так: «СССР стал металлическим». Трудно сегодня оценить, как почти полвека назад звучали эти слова в когда-то деревянной и лапотной России.

Юрий Пименов «Новая Москва»

Зрители увидели на выставке «новое лицо нашей страны, преображённое индустрией».

Но «не вам говорить, — сказал С. Орджоникидзе писателям и журналистам, — каких усилий стоят сегодня чугун и сталь, уголь и нефть! Но социализм — это люди!»

На этой выставке зрители увидели статую Бусыгина Н. Томского — наверное, первого рабочего России, которого пытался переманить к себе на заводы «мистер Генри Форд». Именно с этой целью приехал на завод в Горький посол Форда, но знаменитый кузнец отдыхал на курорте. Лестное, сногсшибательное в глазах американца предложение Генри Форда было передано ему на берегу моря. Но этот русский и этот американец не поняли друг друга, так же, как не понял Чкалова американский корреспондент в ответ на вопрос: «богат ли Чкалов?», услышавший: «У меня — 180 миллионов!» — «Долларов?!» — изумился американец. — «Нет, людей, которые работают на меня так же, как я работаю на них».

Статуя кузнеца Бусыгина, вылепленная в рост, как некогда лепили императоров, стояла на выставке. По пластическим достоинствам и величию образа с ней спорили «Металлург» Г. Мотовилова и «Молодой рабочий» В. Синайского. Много работ посвящалось стахановцам: «Портрет А. Стаханова» и «Стахановская бригада» Г. Рижского, «Никита Изотов обучает молодых метростроевцев» Б. Комарова, «Кузбасс. Первая весть о стахановских рекордах» В. Перельмана, «Стахановцы Челябугля» Т. Лякина, «Мы зальём сталью фашистские глотки!» (слова, сказанные Макаром Мазаем на Чрезвычайном VIII съезде Советов) Ф. Модорова.

Н. Томский. Кузнец Александр Бусыгин (гипс тонированный, 1937 год)

В целом выставка запечатлела тот неукротимый созидательный порыв, который выразила Вера Мухина в своей знаменитой скульптуре и которым был отмечен тогда каждый день жизни нашей страны. На постаменте памятника Кирову («С. М. Киров на апатитах») работы А. Андреевой-Петошиной были написаны ключевые слова эпохи: «Нет на нашей советской земле ни одного такого уголка, где бы не горела новая, коммунистическая, большевистская работа, созидающая новую, социалистическую жизнь...» И как апофеоз двадцатилетней истории страны Октября здесь экспонировалась карта СССР, сделанная из самоцветов и драгоценных камней, за два года до этого, в 1937 году, на Международной выставке в Париже получившая Большой приз.

Карта СССР, сделанная из самоцветов и драгоценных камней (Фрагмент)

Карта СССР, сделанная из самоцветов и драгоценных камней (Фрагмент)

Выставка «Индустрия социализма» подвела множество итогов. Был эстетически осознан (и стахановское движение сыграло в этом величайшую роль) социальный характер новых черт советских людей — «детей Октября». Был подтвержден тот твёрдый курс на реализм в искусстве, крылатый, героический, социалистический, который привёл в 1932 году к созданию единого Союза художников. Работы молодых утвердили творческую плодотворность реалистической художественной школы, основанной на лучших традициях демократического русского искусства. И, наконец, был найден тот деловой, массовый контакт с жизнью, с трудящимися, который привёл к тому, что художник мог показать труд рабочего органично, изнутри, ибо, как писала С. Рянгина: «Работать на производстве — значило участвовать активно в его жизни...».

Евгений Львов. Из серии «Гиганты Урала» бумага, уголь; 57х66; 1930 год

В этот период был осознан и чётко сформулирован один из основных принципов социалистического реализма: «Искусство будет волновать, если художник сумел передать состояние человеческого духа в труде, а не самую иллюстрацию труда» (В. Мухина).

Эта формулировка предъявляла к художнику высочайшие профессиональные требования и на новом этапе воскрешала требование Леонардо да Винчи к настоящему живописцу: изображать не только человека, но и состояние его души, причём великий художник Возрождения считал первую задачу «лёгкой», всю трудность видя во второй.

Именно «состояние человеческого духа в труде» стахановцев поразило, людей всего мира и заставило назвать этот труд «горящим» и «захватывающим» — творческим. Без яркого проявления индивидуальностей стахановцев мы, может быть, не имели бы такого глубокого осознания основной цели социалистического реализма, хотя и до того времени русское и молодое советское искусство отличались бережным и глубоким вниманием именно к внутренней жизни модели.

Александр Самохвалов «Метростроевка со сверлом». Из серии «Девушки Метростроя». 1937 г. Холст, масло. 205 × 130 см

Достойна специального исследования тема об обратной связи: как именно работы художников волновали рабочих, чему они учили, насколько помогли самоосознанию не только рабочих, но и всех советских людей, как сфокусировала, укрепила, прояснила представление о советском человеке и историческом порыве Советской страны статуя Мухиной — этот пластический символ новой эпохи, эпохи освобождённого труда, обладающий яркой художественной выразительностью, реалистической достоверностью и заражающей эмоциональной силой.

Героика войны тоже питалась и образами изобразительного искусства: недаром на броню наступавших советских танков приклеивали разящие врага плакаты и носили их свернутыми в планшетах; недаром в блокадном Ленинграде бригада скульпторов, возглавляемая Н. Томским, создавала монументальные скульптурные плакаты-рельефы: раненные осколками, они восстанавливались всё снова и снова...

А через двадцать лет после портрета Бусыгина, рабочего-героя, в тридцать лет едва-едва прочитавшего детские сказки, создаёт Томский портрет «Волгоградского рабочего» — один из самых одухотворённых образов в советском искусстве, в котором гармонично слились рабочая крепость и ясность мировоззрения с тончайшими движениями духа, с интеллектом, отточенным и воспитанным высочайшей культурой.

Возникновение такого образа закономерно. У нас появились теперь рабочие, образованные, как инженеры, с чувствами утончёнными, как у артистов, люди обширных знаний и глубокого понимания современных исторических процессов.

Н. Томский «Волгоградский рабочий». Мрамор. 1956 г. (Репродукция из журнала «Художник» № 9, за 1985 г.)

По-сибирски сдержанно, скрывая презрение и удивление, рассказывал мне мастер-буровик с Самотлора о своей поездке в Америку и встрече с коллегой в Калифорнии. Его удивила узость интересов американца: «Он даже не слышал о нашей нефти — в Западной Сибири...» Что удивляться: в недавно появившейся книге Дж. Коузола «Неграмотная Америка» автор с горечью пишет, что каждый третий американец «функционально неграмотен». Человек с книгой, особенно девушка с книгой, победно вошедшие в наше искусство с годов двадцатых, становятся в современном быту США явлением всё менее обычным. «Сказом об эпохе социализма» назвал С. Орджоникидзе книги стахановцев и о стахановцах, которые он в 1935 году призывал написать. Сказ об эпохе социализма создан и продолжается.

В 1957 году первым в истории человечества СССР вышел в космос. Характерная кривая взлёта (взлёта чего — ракеты или всей страны?!), которую прочертили архитекторы М. Барщ и А. Колчин, создавая монумент прорыву в космос, так же разлетелась по миру в миллионах повторений, как некогда изображение «Рабочего и колхозницы» Мухиной.

Монумент «Покорителям Космоса» (скульптор - А.П. Файдыш-Крандиевский, архитекторы М.О. Барщ, А.Н. Колчин, конструкторы Л.И. Щипакин, В.Н. Лаптев) 1964 г.

Но самой большой неожиданностью для скульптора этого монумента — Андрея Файдыша был даже не образ космонавта (хотя, что может быть удивительнее?), но то, что он встретил на земле, когда работал над космической темой: показанные ему новые заводы — светлые цехи с кадками цветов на полу, рабочие в белых халатах, работающие с аппаратурой, которая казалась привнесённой из книг научной фантастики. «Муки радости творчества» этих людей были очевидны...

Последние десятилетия в нашей стране отмечены грандиозным строительством. Перекрываются плотинами гигантские реки, создаются рукотворные моря, начинают работать новые шахты и промыслы, не за годы — за месяцы вырастают города. Этот творческий труд выковывает коллективы невиданной доселе социальной красоты. Героика становится обыденной. Как солдаты великой битвы, рабочие в своей трудовой биографии с гордостью считают великие стройки страны. Так, для всемирно прославленного сварщика Алексея Улесова Атоммаш стал седьмой великой стройкой, в которую он, один из творцов Цимлянского моря и Асуанской плотины, вложил свой труд.

Николай Дормидонтов «Днепрострой» Xолст, масло. 1931 г.

Чтобы создать образы подобных людей, мало портретов, необходимы сложные многоплановые психологические картины. И если подобных работ ещё мало, если вопрос о тематической картине специально выносится на такие форумы, как сессия Академии художеств СССР или пленум правления Союза художников РСФСР, то рабочая тема в целом в послевоенные десятилетия дала новые шедевры. Тут можно назвать имена А. Дейнеки и В. Серова, М. Труфанова и П. Котова, Ф. Ниеминена и Ю. Подляского, И. Симонова и А. Левитина, Б. Пленкина и О. Кирюхина, Т. Салахова и многих, многих других. В лучших из этих произведений, по завету В. Мухиной, показана не «иллюстрация труда», а «состояние человеческого духа в труде», героизм, романтика, поэзия созидания, муки радости творчества.

Александр Дейнека «Герои первой пятилетки». Xолст, масло. 1936 г.

Само же стахановское движение, переживающее сегодня, сейчас не только своё продолжение, но и расцвет в новых, иногда неожиданных формах, не стало историей. Это наша жизнь. Вот почему мы нуждаемся в исторических картинах на тему о стахановцах — картинах, столь художественно притягательных и столь социально значимых, чтобы зрители, смотрящие на них, почувствовали между собою тесные связи и не хотели разойтись, как не хотели разойтись пятьдесят лет тому назад лучшие люди страны, с разных концов Отчизны собравшиеся в Кремль, на Всесоюзное совещание стахановцев.

А. ЖУКОВА

Журнал «Художник» № 9, 1985 г.