В моей мастерской, в межоконном простенке укреплён в золочёной раме потемневший серп. Этим серпом жала моя мать. Напротив висит небольшой эскиз, сделанный в годы студенчества: на сожжённой ниве старик крестьянин и девчушка, склонившаяся над чудом уцелевшими колосками, которые она собрала... И серп этот, и эскиз напоминают, как началась и почему стала главной в моём творчестве тема — человек на земле. Не сразу открыл её.

Окончив Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина, я хотел изображать городскую молодёжь, писать новостройки. Но всё это выходило холодновато и даже почему-то отстранённо, хотя ощущал себя неотделимым от персонажей тех первых моих работ.

Но чем дальше уходили годы учения, юность, тем чаще думалось о жизни, её противоречиях, проблемах.

Однажды в спокойный час раздумья нахлынули, буквально захлестнули воспоминания, казалось бы, о давно забытом. Вспомнилось вдруг детство — военное, послевоенное... Картины его так прочно, глубоко отпечатались в мальчишечьей памяти, что даже в свои 35 лет представил всё так, словно было вчера. Отчётливо увидел мать, какой она была в ту пору: вечно хлопочущей в работе, согнувшейся под тяжелой ношей.

Вслед за мыслью о матери словно сами собой возникли думы о земле — кормилице, защитнице. О красоте её, о том, как платит она людям за честный, щедрый труд. И вошёл в мое творчество цикл картин о людях, растящих хлеб — начало начал Жизни. Почувствовал, что именно в таких работах смогу высказаться полностью, воплотив в образах свои представления о жизни, ценности человека, важности и необходимости его извечной работы на земле. С тех пор чем больше обо всём этом думаю, тем шире распахивается неохватная глубина темы. Вобрала она, по-моему, всё главное в судьбах людей, целых народов, человечества. И образы её неисчерпаемы.

Молодая женщина-мать стоит босиком на тёплой земле — я особенно люблю писать лето. Стоит крепко, как ствол дерева. И ребёнок у неё на руках, как росток. В будущее, ближе к солнцу.

Возвратились пахари на изувеченную войной ниву... Это и возвращение людей к дому, труду, к благодати жизни, мирному её укладу. Это и перелом в самой истории народа-победителя. События, меняющие ход жизни, придают небывалый смысл словам.

В моём детстве слово «возвращение» было категорией. Взрослые произносили его часто, торопливо-тревожно. Ведь было и невозвращение...

И за невернувшихся растили первый послевоенный скупой хлеб. Жестокая засуха сгубила его. А как страшно, когда труд пахаря уничтожает враг, топчет всходы, выжигает зрелую ниву! Об этом написал картину «Нива несжатая».

Человек вилами раскидал горящие снопы, с последним, будто с полыхающим грозным факелом, ринулся на врага. Писал я тот сноп как символ и беды и силы народной.

А.В. Учаев «Нива несжатая». Холст, масло.

В картине «О земле», которая теперь принадлежит Саратовскому художественному музею имени А. Н. Радищева, стоит хлебороб во весь рост на фоне свежескошенной нивы. В последний раз протянул по стерне граблями и опёрся на них передохнуть. Такому богатырю-работнику не страшны ничьи угрозы. Вся его стать, уверенность говорят: от веку неразделимы земля и человек, труд и бой. Недаром крестьянское орудие труда — вилы, грабли, коса становились, бывало, могучим оружием против супостата, захватчика.

А.В. Учаев «О земле» Холст, масло.

Работая над картинами, о которых я рассказал, мне хотелось, чтобы между человеческими сердцами и художественным образом возникли незримые нити, идущие у каждого зрителя от собственного жизненного опыта, силы чувств, способности размышлять. Именно в тематической жанровой картине благодаря её временной продолженности, множеству внутренних связей может художник начать такой внутренний разговор со зрителем. Беседе помогает не только обстоятельный сюжет, но и, как мне, например, композиционный строй, продуманная символика, цветовое решение.

Другую большую картину-портрет назвал «Победитель». Посвятил её труженикам наших полей. Тем, кого земля за великие труды одаривает плодами, а народ воздаёт им почести. Поэтому написал героя-хлебороба так, что он будто в одно и то же время и стоит на почётном пьедестале в венке из колосьев, и идёт, широко раскинув руки, навстречу людям, отдавая великий дар — хлеб. Волосы у парня выгорели — горячее степное солнце высветило их. Вокруг глаз пролегли лучики-морщинки от степного зноя.

А.В. Учаев «Победитель». 1977. Х., м. 150х160, Ульяновский областной художественный музей.

Это не портрет. Не образ конкретного человека. Во всяком случае, я именно такого парня не встречал. Но, задумав картину, стремился поближе узнать хлеборобов. И не только в работе. Старался использовать для этого любую возможность. Когда открылось в Саратове большое совещание хлеборобов, ходил на заседания ежедневно. Это был счастливый случай увидеть сразу десятки своих героев, проверить и подтвердить жизненную убедительность моей главной темы. Хотел поточнее запомнить особенную манеру земледельцев вольно шагать по земле, чувствуя себя её хозяином, разговор подкреплять размашистым жестом, не остерегаясь кого-либо задеть рукой — ведь кругом всегда ширь да простор!

Наверное, теперь до конца дней будет волновать меня то трудно передаваемое чувство, которое пережил я, когда впервые был выставлен «Победитель». Приехавшие из сёл на выставку зрители неожиданно узнавали в нём односельчанина, произносили совершенно определённую, хотя и каждый раз другую фамилию.

А когда на выставке появилась картина «Месяц хлебный», один областной руководитель даже убеждал всех, что он всю эту семью вообще прекрасно знает, они-де в такой-то деревне живут...

А.В. Учаев «Месяц хлебный». 1979. Х., м. 200х150, СГХМ им. А.Н. Радищева

А сколько нужно вложить труда, чтобы пришла в картину узнаваемая правда! Сколько поучиться у натуры, у жизни! Каждый художник работает с натурой по-своему, вступает с ней в свои, особенные творческие отношения.

Я вот хотя и сын крестьянский, но никогда не пахал, не работал в поле. И этюдов к картинам о земле в традиционном понимании не пишу. Дело в том, что замысел вещи, её строй складываются в воображении целиком. И только когда я уже точно знаю, что должен написать, отправляюсь на натуру с конкретными задачами. Зарисовываю необходимые детали, о которых уже думал раньше. Что-то уточняю в набросках или просто записях об оттенках цвета, открытых в живой природе тональных цветовых соотношениях. Словом, беру от натуры всегда щедрой на помощь художнику всё необходимое, чем ещё нужно наполнить картину.

Поэтому зарисовки мои не слишком эффектны, но конкретны: как гнётся солома, ложатся складки оброненной на стерню одежды, как закручивается светлый локон стружки. Иногда, например, хожу по полю с пучком колосьев, примеряюсь к цвету неба: ищу единственно нужный мне тон его в будущей картине.

Но случается — приедешь в поле, а состояние природы ни в чём не схоже с задуманным. Тогда я просто прислушиваюсь к земле, стараюсь почувствовать её первозданность, запомнить запахи, вобрать древнее тепло, вглядеться ещё раз в кружево любимых цветов — пижмы, аниса, сныти обыкновенной, которые называю «зонтиками» и с любовью часто пишу в картинах. Упадёшь в траву, приникнув к земле, рассматривая, как перепутаны стебельки-травинки, как хлопочут букашки в своём сложном мире, и постепенно весь проникнешься мыслью: не оттого ли мы порой так не бережём, не щадим землю, что разучились да просто отвыкли рассматривать её, физически ощущая своё с нею единство, любоваться ею. Не красивым пейзажиком, избранным по прихоти видиком, а землей. Мы постепенно и неумолимо утрачиваем драгоценное в душах — особенно горожане — из-за нашей отстранённости от земли, из-за непомерно разрастающейся технической, могуче машинной власти над ней... И об этом я хотел сказать в картинах.

А.В. Учаев «Возвращение пахарей». 1976. Х., м. 170х150, Государственный Русский музей.

Если содержание картины, над которой работаешь, захватило целиком, оно само подсказывает и форму. Единственную. Так что и искать-заботиться не придётся. Я даже считаю, что если иной художник годами твердит о поисках, то нередко это означает, что жизнь по-настоящему не захватила этого человека ни болью, ни радостью, ни думой.

Когда возникла в воображении самая первая картина о земле, я подумал, что нужно будет краску «замесить» густо, цвет взять сочно, насыщенно и работать широкой кистью, а то и мастихином. Тема-то какая широкая, причастная к философским категориям.

И вдруг неожиданно, придя в мастерскую, взял кисточку самую маленькую и начал класть лёгкие, мелкие и чуть ли не прозрачные мазки, лишь в отдельных местах — самых важных деталях — поддерживаемые фактурным письмом. Цвет постепенно словно бы сам собою высветлился под стать утрачивающему голубизну белесоватому от жары небу над созревшей блёклой нивой. Напряжение пришло словно изнутри холста.

Рисунок наношу прямо на холст, после массы предварительных эскизов. Ведь работа на бумаге, картоне подчиняется иным законам, требует своих форм, своих линий, и их в точности не повторить на холсте, у которого свои требования. Тут важно всё: размер холста, его формат — есть уже у меня излюбленные — характер грунта, самый запах краски. А главное то, как ложится линия на готовый стать картиной белый прямоугольник. Как рождается живопись, возникает тайна живописания. Как живёт цвет, когда где-то холст просвечивает, где-то краска «фактурит»...

Правда, таким методом картину делаешь дольше. Но зато ей не грозит загромождение подробностями, которые невольно накапливаются в этюдах и расстаться с которыми непросто. Работая сразу на холсте, легче убирать всё лишнее.

Я очень люблю античную скульптуру, где живой правдой нагружен каждый обработанный ваятелем миллиметр. Часто творения греческих и римских скульпторов дошли до нас во фрагментах. Но и глядя на статую, уцелевшую не полностью, мы по напряжению мускулов лишь части руки безошибочно чувствуем, что держала она копье или щит. Иногда же по одному сохранившемуся торсу можем восстановить в воображении всю фигуру, её позу.

О подобной мощи и правде обобщения можно только мечтать. Но, наверное, и гнать от себя эту дерзкую мечту не нужно: пусть великий пример воодушевляет на открытие своего, учит искать образы и формы в своём времени, своей судьбе, в них черпать силы, требовательность к мастерству.

Изображая хлеб, в колосьях или уже выпеченный, дышащий жаром печи, часто пишу рядом яблоки. Для меня это символ земного плодородия. И символ очень личный: после войны мальчишкой наелся я, помню, в первый раз досыта таких вот краснобоких, сочных яблок с тёплым свежим хлебом. Поэтому так мне хочется, чтобы этот непередаваемый вкус и аромат стали словно бы живой частицей моих картин о хлебе, земле.

А.В. Учаев «Воспоминание». Холст, масло.

Земля обычно каждый раз заполняет холст почти целиком, оставляя малую толику горизонту. Потому что она главное. Во весь рост стоит на ней человек, труженик. Именно так исстари осознавал и понимал себя крестьянин. Крестьянки и теперь, вернувшись из города с покупками, хвалятся перед подругами: «Ситец купила — по синей земле брошены цветики жёлтые». Так же вышивальщица разбрасывала по синей, красной, лиловой земле цветы, ягоды. Сколько в этом мудрости и поэзии!

Войдя в творчество внезапно, тема земли словно бы продолжается сама: зовёт к мольберту, предлагает сюжеты. Когда зрители увидели картину «На опытном поле», то пришли в мастерскую селекционеры из Саратовского научно-исследовательского института. Они принесли подарок — сноп из сортов лучших пшениц. И я почувствовал себя, наверное, так же, как мой «Победитель», которому преподнесли хлеб-соль на расшитом полотенце.

Анатолий Учаев

Журнал Юный художник №7  1982 г.

На аватаре: Анатолий Васильевич Учаев на праздновании своего 77-летия 10 февраля 2016 года.

А.В. Учаев «День художника». Холст, масло.

А.В. Учаев «Встреча». 1983-1984. Х., м. 152х135, СГХМ им. А.Н. Радищева.