Автор предлагаемой читателю статьи – образованнейший человек нашего времени Анато́лий Миха́йлович Ка́нтор (17 мая 1923 г., Москва — 20 сентября 2019 г.), крупнейший художественный критик и историк мирового искусства, не один десяток лет занимавший должность Главного редактора раздела «Изобразительное искусство» в Большой Советской Энциклопедии.

Это был человек потрясающей эрудиции, владевший греческим, немецким, английским, французским, итальянским, испанским, а также некоторыми славянскими, балтийскими, тюркскими и угро-финскими языками.

Анатолий Михайлович Кантор был одним из немногих наших художественных критиков по праву носивших это звание. Ниже публикуется его статья о проблемах советской художественной критики, напечатанная в журнале «Творчество» № 11 за 1981 год.

                                                         ЛЮБОВЬ И БОЛЬ КРИТИКА

Претворение в жизнь решений XXVI съезда КПСС, постановления ЦК КПСС «О литературно-художественной критике» (1972), где, в частности, отмечалось, что творческие союзы должны быть инициаторами и организаторами обсуждения актуальных вопросов творчества, стало импульсом для развития компетентного суждения о сути современного художественного процесса. Статьей В. Полевого «Профессиональное суждение критика» (журнал «Творчество», 1981, № 9) редакция начала обсуждение состояния этой проблемы, в том числе—задач усиления собственно критической направленности критики.

Редакция приглашает искусствоведов и художников принять деловое участие в обсуждении вопросов сегодняшнего состояния художественной критики.

Критика должна быть критикой — это не игра словами, не тавтология. По крайней мере, сейчас есть определённый смысл в этом утверждении. Оно означает, что художественная критика нуждается в том, чтобы вернуть себе право говорить «да» и «нет»,— одобрять и порицать, восхищаться и возмущаться, судить о перспективности или никчёмности произведений и тенденций искусства. И то и другое — конечно, крайности. Между решительными «да» и «нет» есть бесчисленное количество оттенков, непростых размышлений о сложных и неоднозначных художественных явлениях.

Хорошо известно, как вульгаризируется художественная критика, когда она злоупотребляет правом хвалить и ругать, когда она превращается в род судей, раздающих похвалы или учиняющих разносы. Это внушает страх и сегодня, поскольку каких-нибудь тридцать лет назад искусство жестоко страдало от безапелляционных приговоров к бессмертию или — изгнанию.

И все же критические «да» и «нет» необходимы. Без них все хитроумные построения, сложные умозаключения, тончайший анализ лишаются конечной цели, превращаются в холодные, отвлеченные академические упражнения. Важно чётко выраженное отношение к новым явлениям. Именно это отношение — одобрение или порицание — делает критику критикой, то есть фактом жизни, участником развития искусства, правомерным и необходимым фактором художественного процесса.

Право на критическое суждение нужно не только критику. Точнее говоря, не столько ему, сколько искусству и обществу. Критику порой удобнее оставаться в позе историка, беспристрастного свидетеля, который не несёт ответственности ни за то, о чём он пишет, ни за то, что совершается в искусстве. К этому толкают критика и его университетское воспитание, построенное на строго исторических концепциях, и неодобрительная — по отношению к критике — раздражённая реакция художников на критические отзывы.

Догматическая критика приучила художника к тому, что всякое выражение неудовлетворённости каким-нибудь конкретным произведением, даже какой-нибудь отдельной чертой в произведении — есть гражданская дискриминация художника, недопустимый выпад против творческой индивидуальности. Сохраняется и сегодня крайне болезненное отношение ко всякому критическому суждению, независимо от его обоснованности и его общественной значимости.

Время от времени со стороны старших художников и, как правило, живописцев, раздаются требования — отказаться от критики и вывести её из Союза художников, передать в любое другое ведомство, лишь бы — с глаз долой! Живы и ностальгические воздыхания о временах до Дидро — искусство, мол. Существовало без ограничений, приносимых критикой. История говорит, однако, другое: таких блаженных времён не было. Если и можно говорить «о времени без критики», то это как раз совсем недавние годы, когда критика почти полностью превратилась в пропаганду искусства и самоё слово «критика» было заменено словом «популяризация».

Популяризация искусства — дело важное, и необходимое — на этот счёт не может быть двух мнений. Она разъясняет публике намерения, методы, природу искусства, знакомит с чертами индивидуальности художника — словом, выполняет роль лектора и экскурсовода. Всё это естественно вытекает из самой сущности положения искусства в обществе и его отношений с массовым зрителем.

Однако вытеснение критики «популяризацией» — явление глубоко ненормальное. Больше всего от этого страдает сама пропаганда, лишающаяся критерия в отборе оценке произведений, которые предлагаются зрителю и читателю, — и само искусство, ибо вне критической мысли, критической оценки, его развитие всегда таит опасность распространения субъективизма, отрыва от общественного зрительского понимания.

Вряд ли кто будет отрицать, что и сегодня случаи стремления художников поставить себя в положение, независимое по отношению к публике и критике, — не единичны. Известны каталоги, где статьи написаны не критиками, а друзьями художников; так же устраиваются и обсуждения, на которые выступающие приглашаются по особому списку.

На некоторых художественных выставках показываются произведения, о которых профессиональная критика не говорит. Но применительно к этим произведениям понятие «пропаганды» приобретает особый характер, поскольку они нуждаются в апологии — оправдании возвеличении.

Свои критерии оценки появляются и у некоторых других групп произведений — то ли в силу особой их тематики, то ли в силу особого положения их авторов. Пропаганда искусства тем самым, как ни странно, получает черты «художественной критики» — но особого рода — критики групповой, и, как правило, явно или скрыто противопоставляющей «своих» художников — «чужим». А ведь это — сильнейший удар по собственно художественной, партийной, профессиональной критике, основой которой является нелицеприятность критического суждения.

Между литературной критикой и пропагандой советской литературы или, скажем, между пропагандой музыки и музыкальной критикой различия куда более явственны, и занимаются ими на разных уровнях. Всё это — результат более профессионального отношения к пропаганде литературы, музыки. Правда, заметно, что и литературные критики предпочитают печатать положительные отзывы и скупятся на отрицательные. И всё же в литературной критике находятся жанры, где отрицательным суждениям отводится место. Это хорошо известные «пары рецензий» — одна отрицательная, другая положительная, — где право окончательного решения предоставляется читателю; это и пародия, которая сейчас явно приобретает черты литературной критики: в стихах высказывается то, что не выговаривается в прозе. Во всяком случае, растворения литературной критики в пропагандистских жанрах не замечалось.

В последние годы происходит несомненный рост критических выступлений: журналы охотнее печатают критические разборы вставок, уделяют всё большее внимание анализу сложных ситуаций, складывающихся в различных видах искусства. Критики получают доступ к обсуждению выставок, к различным конференциям, где обсуждаются судьбы современного искусства. Более внимательны к вопросам развития критики стали и союзы художников. Всё это результат претворения в жизнь постановления ЦК КПСС «О литературно-художественной критике». И всё же остаётся область художественной критики, где её слабые ростки как будто заглохли, - критика газетная, которая, собственно, и является критикой. Ибо удачные критические выступления в ежегодниках «Советское искусствознание», «Советская живопись», «Советская скульптура», «Советская графика» доходят до читателя спустя годы после того, как появляются произведения, что сводит на нет весь их критический заряд.

А если критика не доходит к художнику и зрителю в нужный момент — когда волнения, побуждённые выставкой ещё свежи, она вдесятеро теряет действенность. А чаще всего газеты, которые только и могут дать вовремя свежий критический материал, ограничиваются информацией, приуроченной к концу выставок, хвалебна рецензиями, напоминающими те «поцелуйные обряды», над которыми Ильф и Петров издевались ещё в далёкие тридцатые годы, да редкими экскурсами в молодёжные проблемы, которые предпринимаются уже тогда, когда рассматриваемые проблемы давно уже сменились другими.

А мы знаем: своевременность критического выступления — непременное условие, хотя и не гарантия успехов художественной жизни. Требования к критике велики, в чём нет ничего удивительного: критик начинается там, где в его выступлениях начинает звучать не только личный голос, и духовные потребности общества. Это делает работу критика очень трудной и очень ответственной, даже если он и не претендует на то, что весь народ вещает его голосом. Не поза «рупора общественности», а глубокое ощущение тенденций общественного развития создаёт критика. Возможность соединять это ощущение со столь же развитым пониманием тенденций самого искусства поистине драгоценна ещё и потому, что представляет собой не уж частое явление. Как известно, университеты готовят не критиков, а искусствоведов. Критиком можно стать лишь в многотрудной практической деятельности, что достигается нелёгким, чрезвычайно болезненным опытом, делающим труд профессионального критика родом подвижничества. Пока что деятельность критика лишена тех материальных и моральных стимулов, которые возмещали бы необходимую затрату душевных сил.

Весь смысл, всё существо деятельности художественного критика — в его горячем, страстном переживании того, что происходит в искусстве и с искусством. Именно так рождалось всё значительное, что было в истории критики: салоны Дидро, Бодлера, Гейне, Торе, статьи Стасова, Бенуа, Бакушинского, Тугендхольда, Фёдорова-Давыдова...

Критик живёт своим временем, своим часом. «Радость безмерная» — так возвещал Стасов публике о рождении нового гения,  но пример Стасова говорит и о том, какую жгучую боль рождали в нём ошибки или неудачи его любимых художников, идейные расхождения с ними. Замечательно, что это глубокое личное чувство боли никогда не мешало Стасову с мужественной твёрдостью высказывать своё твёрдое мнение в печати. Этот долг он почитал более высоким, чем любые личные отношения, любые соображения, вытекавшие из групповых интересов.

Существует и другой тип критика, стоящего вне художественной жизни с её страстями, радостями и огорчениями, выносящего своё суждение вкуса с олимпийским беспристрастием. Да, порой бывают нужны и необходимы и такие суждения. Но не случайно никто из этих критиков не стал заметной фигурой в художественном движении.

Любовь и боль критика – гораздо более действенная сила. Без неё не рождалось ни одно крупное художественное явление последних трёх веков. Именно этим – общественным, социальным характером переживания, а не только умением выразительно писать (что тоже очень важно, ибо критика – это и литература), деятельность критики сродни искусству. Благодаря этому качеству она сливается с движением искусства, тем более – нашего.

А. Кантор

На аватаре: Владимир Гремитских «Портрет К.С. Станиславского»