Фантастический рождественский рассказ Вл.А. Тихонова

                                                  Иллюстрации В. Спасского

Длинная и узкая, как коридор, портретная галерея в старом доме князей Барнауловых всё более окутывается зимними сумерками. Смутно выглядывают из тяжёлых бронзовых рам лица предков старого рода. Широко раскинулся род этот и охватил ветвями своими не только князей Барнауловых, но и графов Турсуковых, Выжлятниковых, баронов Брандмауеров, дворян Подхлёстышевых, Самбуковых-Козодоевых. Да нет, не стоит и перечислять. Слишком их много.

В родовом гнезде давно уже никто не живёт, и дом стоит заколоченный. Обитают в нём только крысы, мыши да пауки. И тем плохо приходится: есть нечего.

Да ещё время от времени происходит здесь нечто странное, необъяснимое. В дни или, вернее, в ночи роковых для отпрысков рода дат, да ещё в Рождественский сочельник оживают портреты и выходят предки из своих рам, собираются в зелёной, малахитовой гостиной и тихо беседуют, вспоминая славное своё прошлое, или просто интересуются текущей жизнью и судьбой своих потомков.

Сведения обо всем этом доставляет им старый стряпчий Фортунатыч, чей портрет висит, конечно, не в родовой галерее, а в каморке старичка-дворецкого, живущего в пристройке. Старичок этот большой политик. Он получает газету и каждый вечер вслух прочитывает её от первой строки до последней. А Фортунатыч, сидя в своей рамке, внимательно слушает все новости и, чтобы лучше запомнить, украдкой царапает что-то ногтем на лучевой кости руки.

И вот, когда наступает роковая ночь или сочельник и дворецкий наконец, помолившись Богу, засыпает, Фортунатыч, кряхтя и охая, выкарабкивается из рамы, отпирает дверь и, семеня старыми, ревматическими ногами, перебегает через запущенный двор, пролезает сквозь давно уже разбитое окно внутрь старого дома и, поднявшись по белой мраморной лестнице в бельэтаж, является перед собранием старых князей и княгинь в малахитовой гостиной и делает им подробнейший доклад о текущей жизни.

Вот и сегодня, в сочельник, в портретной галерее ещё засветло началось какое-то неуловимое дуновение загробной жизни. Потрескивали бронзовые рамы, пузырились и надувались старые, облупившиеся холсты. И чем делалось темнее, тем ощутительнее становилось это мёртвое оживление. Крысы и мыши, недолюбливавшие эти «реставрации предков», спрятались подальше.

Зимний день короток. Ночь наступает рано, и к пяти часам вечера в покоях старого дома было темно, как в могиле, и, как в могиле же, тихо. Но затем, чем ближе к ночи, тем явственнее светлело и в галерее, и в малахитовой гостиной. Но это был не тот свет, к которому привыкли мы, живые. Это был свет бледный, мёртвый, иссиня-зелёный, свет фосфора и горящей серы.

Вот началось и само оживление предков. Первым, по обыкновению, очнулся портрет неугомонного секунд-майора Аникиты Виссарионовича Турсукова, не графа ещё, так как графское достоинство получил только сын его. Пошевелив несколько раз своей маленькой лисьей мордочкой под белым напудренным париком с косичкой сзади, потянув затхлый воздух длинным и тонким носом, секунд-майор уперся обоими кулачками в раму, крякнул и довольно бодро для своих шестидесяти пяти лет выпрыгнул на пол. Старые кости застучали в высоких ботфортах и в рукавах зелёного мундира. Парик оказался слегка сдвинутым на сторону, и из-под него блеснул тёмно-бурый череп.

- Поправьте ваш парик, mon oncle, - сказала из своей рамы баронесса Брандмауер. - А то неприятно смотреть на голые кости!

- Ах, chere baronne! И рад бы, да не могу! У меня на этом месте уже и краска осыпалась, и холст протёрся. Вот череп и просвечивает! - ответил секунд-майор и галантно подставил баронессе руку, помогая ей вылезти из рамы.

- Вот и у Вас, mon ange, под подбородком холст тоже слегка лопнул, и сквозь эту трещинку - mille pardons - позвонки видны, - не без ехидства заметил он.

Оживали и другие портреты. Кто бойко выпрыгивал, кто грузно вылезал, а кто уже едва-едва выкарабкивался из своей рамы. Больше всего возни было с тучной княгиней Аглаей Аникитичной Барнауловой. Её вытаскивали четверо: муж, бравый гусар лет тридцати пяти, сын лет шестидесяти и два совсем уже дряхлых старичка, её внуки. Холст на княгине во многих местах протёрся, и из трещин сыпался не то песок, не то пыль какая-то.

В противоположность княгине из рамки, что висела рядом, легко и грациозно выскочила молоденькая и стройная женщина лет двадцати трёх - мать Аглаи Аникитичны, Ольга Эрастовна Турсукова, урождённая Самбукова-Козодоева, - работы кисти какого-то безвестного, но талантливого итальянца. Кряхтя и хрипло кашляя, выполз тучный Орест Маркович Подхлёстышев. Словно отбивая ружейные приёмы в три темпа, вылез длинный и сухой ротмистр, барон фон Брандмауер. Каким-то балетным «па» выскочил юный граф Пётр Выжлятников. Шурша шёлковой робой, выползла старушка Козодоева и тут же обронила на пол табакерку.

И скоро портретная галерея, а затем и малахитовая гостиная наполнились звуками постукивавших костей, побрякивавших шпор, лязгающих сабель. Но звуки эти были какие-то неживые, как и свет, освещавший выходцев из иного мира.

Дамы и старички расселись по креслам и диванам, обитым зелёным штофом. Молодые мужчины, принимая грациозные позы, стояли или ходили по гостиной. И часто случались такие курьёзы, что бравый, черноусый гусар-дедушка осторожно усаживал свою старенькую, едва двигавшуюся внучку.

- Ну, что нового? Что изменилось на нашей планете? - первая, по обыкновению, заговорила княгиня Аглая.

- Plis да change, plus c’est la meme chose! - ответил ей секунд-майор Турсуков, неисправимый «вольтерьянец».

— Я спрашиваю: что нового, а это уже не ново! - сухо заметила княгиня, кстати, родная дочь секунд-майора.

Все переглянулись.

- Да, Фортунатыча ещё нет! - сказал кто-то.

- Ах, этот старый «мерзаец»! Он всегда заставляет себя ждать! Будь я во власти, я бы ему всыпал таких сто горяченьких шпицрутенов, что он бы узнал у меня, где раки зимовают, - проговорил барон Брандмауер, помахивая золотой табакеркой.

- «Зимуют», барон! - поправил его грузный Подхлёстышев. - Да и не «мерзаец», а «мерзавец», вернее было бы сказать!

- Прошу меня не поправляйт! Я сам всякого может поправляйт! - загорячился барон.

Княгиня Аглая хотела было вмешаться в их ссору, но в это время по галерее дробно застучали шажки, и в гостиную, униженно кланяясь во все стороны, вошёл Фортунатыч.

- Приношу тысячи извинений, что заставил ждать себя столь высокое общество благодетелей моих и благодетельниц! - заговорил он. - Но старик-дворецкий задержал, сегодня он особенно долго не ложился спать...

- Без прелюдий! - прикрикнул на него барон Брандмауер. - Изволь-ка докладывать, что произошло нового в судьбе наших «живучих» ещё потомков!

Фортунатыч выдвинул из обшлага руку, при этом обнаружился большой кусок лучевой кости, весь исцарапанный какими-то каракульками.

- «Граф Илиодор Васильевич Турсуков, - стал разбирать он эти иероглифы, -  арестован за подделку духовного завещания барона Карла Брандмауера...»

- Какой негодяй! - барон Брандмауер резко стукнул костями.

- Почему же негодяй? - вступился секунд-майор Турсуков. - Вы сами, барон, в своё время подделали два духовных завещания. А граф Илиодор приходится вам внучатым племянником по матери, урождённой баронессе Брандмауер. Так что яблоко недалеко падает от яблоньки.

- Brisons-la! - властно проговорила княгиня Аглая и, обратившись к Фортунатычу, сказала: - Дальше!

- «Александр Андреевич Самбуков-Козодоев, - продолжал стряпчий, - осуждён на шесть лет каторжных работ за отравление купца Федулькина с целью ограбления...»

- Mon Dieu! - воскликнула жеманная Самбукова-Козодоева и сделала попытку упасть в обморок.

- И этому удивляться нечего! - зашипел секунд-майор. - Хорошо известно, почтенная Эрнестина Адольфовна, что в кончине супруга вашего принимали не малое участие яд и ваши прелестные ручки!

Фортунатыч продолжал:

- «Уже лишённый дворянского и баронского достоинства курляндский мещанин Франц Брандмауер судился за четырнадцатую кражу и приговорён...»

- Donnerwetter! - начал было опять барон.

Но секунд-майор перебил его.

- Не удивляйтесь, почтеннейший! Вспомните только, что золотая табакерка, осыпанная бриллиантами, которую Вы так ловко вертите костлявыми пальцами, принадлежала когда-то вашему покорнейшему слуге, то есть мне, и была похищена Вами через полчаса после моей кончины.

- «Граф Андрей Васильевич Турсуков за оскорбление чести дочери швейцара своего приговорен...»

Все глаза устремились на княгиню Аглаю и секунд-майора, который сконфуженно хихикал и шептал:

- Ну, что ж? Ну, что ж? И я не без греха по этой части!

- «Дворянин Павел Вершинин...» - начал Фортунатыч.

- Позвольте! И этот нам родственник? - спросил кто-то.

- Да как же! Прямой потомок. Ведь его мать - графиня Турсукова, внучка княгини Аглаи Аникитичны и правнучка Аникиты Виссарионовича, - пояснил другой загробный голос.

- Ах, да! Это та, которая сделала mesalliance... Ну, так что же натворил этот Павел Вершинин? Читай, Фортунатыч!

- «...арестован по делу о принадлежности к тайному обществу, поставившему цель ниспровержение существующего строя...»

- Что? Не может быть! Ты лжёшь, старый негодяй! Ты клевещешь! Наш потомок не может быть замешан в таком гнусном преступлении! - Все вскочили со своих мест, возбуждённо кричали и махали руками. Пыль поднялась столбом, начался гвалт невыносимый.

- Вот они, mesalliance'ы, до чего доводят! - кричала княгиня Аглая.

- Вот они, завиральные идеи Вашего Вольтера! - ревел барон Брандмауер, наскакивая на секунд-майора. - Отравляют кровь до седьмого колена!

- Да не может этого быть! - кричали опять все хором. - Он врёт! Покажи, негодяй, где это у тебя записано!

И, бросившись к Фортунатычу, они вырвали у него руку по самое плечо. Но и этого им показалось мало, и они принялись чем попало бить его по голове, спине, ногам. Старый скелет стряпчего не выдержал, хрустнул и рассыпался на мелкие кусочки. Княгиня Аглая крикнула и лопнула наискосок. Облако серого праха окутало всю гостиную...

Наутро старичок-дворецкий, войдя в свой кабинетик, с удивлением увидел, что над столом висит только одна рама. От портрета старого приказного, который он почему-то так любил, и следа не осталось. Он немедленно отправился в ближайший участок и заявил об этой странной пропаже начальству. Начались розыски. Из описи имущества князей Барнауловых оказалось, что портрет этот писан крепостным художником, впоследствии сделавшим себе громкое имя, а потому и розыски эти приняли грандиозные размеры.

И ищут теперь по всем городам России, по всем государствам Европы, но напрасно! И я уверенно могу сказать, что никогда не найдут портрета старого Фортунатыча.